Часы посещений были утром с семи до десяти и вечером с пяти до половины восьмого, но для меня этого было недостаточно. Я хотела постоянно быть рядом с Марикой и поэтому вызвалась работать в педиатрическом отделении. Я должна была убирать палаты и сажать детей на горшок. Я работала бесплатно, но это было лучше, чем проделывать три километра туда и обратно от общежития до больницы по нескольку раз в день. Мое постоянное присутствие придавало Марике уверенности.

Вечером, уложив Марику спать, я возвращалась домой, готовила, стирала и гладила. Утром я раскладывала еду по банкам и термосам и шла в больницу. Я работала по утрам, а после обеда гуляла и играла с Марикой. Еще я читала ей книжки и вязала.

Мне приходилось отстаивать очереди в магазинах за картошкой, овощами и фруктами. Иногда друг Петера Вилен присылал нам из Москвы посылки с апельсинами, сладостями и консервами. Местные врачи жили ничуть не лучше нас: однажды д-р Макаров должен был сократить время утреннего обхода, так как его отправляли в совхоз на уборку свеклы.

Благодаря постоянной переписке мы с Петером знали все друг о друге. Он писал, что пытается справиться с одиночеством, читая два венгерских варианта Библии, на русском и латыни. Я же стала больше общаться с мамами других детей. Так было легче справиться с собственным одиночеством и приспособиться к тяжелым условиям жизни.

Марика начала учиться русскому языку у своих соседок по палате. Больше других ей нравилась пятилетняя Света Вольфус из Ташкента, которая страдала примерно тем же недугом, но в более легкой форме. Они часто подолгу сидели рядом, играли «в докторов» и говорили по-русски.

Как-то в апреле Света дала Марике поносить свои игрушечные часы. Когда настало время возвращать их, Марика горько расплакалась. Я пыталась утешить ее, обещая купить ей в ЦУМе хорошенькие часики, но она была безутешна и хотела только такие, как у Светы: в золотисто-желтом корпусе, на красном матерчатом ремешке.

На следующий день Марике исполнялось четыре года.

Нам не хватало Петера, который из-за работы вынужден был оставаться в Будапеште, но его родители и тетя смогли приехать к Марике на день рождения. Я не сказала дочке об их приезде, хотела, чтобы это было для нее сюрпризом. Когда она вышла во двор на прогулку, они уже сидели там на лавочке с сияющими лицами. Марика узнала их, и ее глазки стали просто круглыми от удивления. С раскрасневшимся от счастья лицом, она бросилась к ним со всей скоростью, на которую только была способна из-за своей хромоты. «Бёжике! Дедушка! Бабушка!»

Они обнялись и расцеловались, а потом настала очередь именинного торта с четырьмя маленькими зажженными свечками.

Марика забыла о Светиных часах и с радостью разворачивала подарки от своих друзей. Празднование дня рождения и приезд родственников очень нас порадовали.

Я решила поговорить с д-ром Илизаровым, пока наши гости еще были с нами. После операции мы видели его все реже, так как необходимость в его визитах на стадии выздоровления была менее острой; к тому же в связи с расширением больницы число пациентов, нуждавшихся во внимании профессора, постоянно возрастало, и времени у него становилось все меньше.

Я поблагодарила его за то, что он сделал для Марики. «Гавриил Абрамович, если вы хоть когда-нибудь спите дома, положите это под голову», — сказала я и вручила ему подушку с вышитой мной наволочкой.

— Непременно, если, как вы сказали, мне когда-нибудь удастся это сделать, — ответил он со смехом.

Он показал нам последние рентгеновские снимки и те, которые были сделаны в день операции. На свежих снимках в промежутке между переломами можно было разглядеть новую полупрозрачную костную ткань. Рост шел с двух концов, навстречу друг другу, как у сталактитов. Ноги у Марики были теперь почти одинаковой длины - за полтора месяца кость удлинилась приблизительно на пять сантиметров. «Позже мы сделаем операцию на руке, и вы сможете в конце мая уехать домой», — с улыбкой сообщил нам профессор.

Так как ножка у Марики все еще болела, профессор вместе с дром Макаровым провели тщательный осмотр. Марика внимательно прислушивалась к их репликам об аппарате, о том, как его еще нужно подогнать. Она уже много понимала по-русски.

Мы позвонили Петеру в Будапешт с больничной почты. Марика была счастлива услышать голос отца. «Через месяц мы будем дома!» — радостно сообщила она ему.

Но когда уезжали ее дедушка с бабушкой, месяц вдруг показался невыносимо долгим для Марики, да и для меня. При прощании мы расплакались и почувствовали страшную тоску по дому.

Марика за эти два месяца похудела по меньшей мере на три килограмма. У нее был очень плохой аппетит, и, когда я пыталась накормить ее, она хныкала: «Я ничего не хочу».

Я умоляла ее проглотить хоть немножко супа, картошки или мяса, но она отворачивалась и капризничала из-за каждой ложки. Тогда я садилась напротив и начинала рассказывать какую-нибудь сказку. Она успокаивалась и внимательно смотрела на меня. Поглощенная повествованием, она приоткрывала рот, и я, не замедляя рассказа, тихонько подносила ложку. Марика, почти не замечая, что делает, жевала и проглатывала еду. Выбившись из сил к концу кормления, нередко продолжавшегося около часа, я была тем не менее счастлива, что нашла способ заставить ее есть, и пользовалась им снова и снова.

В мае на руке и спине Марики появились какие-то пятна, сопровождавшиеся сильным зудом. Дерматолог не мог понять, в чем причина, и прописал дезинфицирующую жидкость сиреневого цвета, которая пачкала постельное белье. Мне приходилось постоянно его стирать. Однообразие больничной жизни было тяжкой мукой, переносить которую становилось все труднее и труднее. Я шла на все, в надежде, что до конца месяца, то есть до нашего отъезда, остаются считанные недели. Но жизнь распорядилась иначе.

В начале июня врачи решили попытаться выправить Марике ступню, которая была слишком развернута наружу. Д-р Илизаров сконструировал гипсовый башмак который должен был за счет давления выровнять кости. Но Марике этот способ показался невыносимо мучительным. Она кричала, чтобы ей сняли гипс. Я брала ее на руки и носила взад-вперед по коридору сажала в каталку и возила по двору чтобы она перестала плакать. Я видела, что ей больно, но не могла ничем помочь. Даже обезболивающие лекарства почти не действовали.

Когда я умоляла ее потерпеть, она отвечала, что терпеть больше не может. «Все время больно! Он давит, он слишком тесный!» — рыдала Марика и билась у меня на руках. Лицо ее было красным от возбуждения.

Я надевала на пальцы тряпичных кукол, они гладили ее по щекам. Рассказывала всякие истории, чтобы отвлечь ее, но все было впустую. Через день я настояла на снятии гипса.

Теперь профессору пришлось искать другое решение. Марике ввели в ногу еще две спицы: одну в пятку, другую — в лодыжку, под давлением которых кости должны были выпрямиться.

Марика проводила много времени с Татьяной — красивой молодой женщиной, специалистом по физиотерапии и лечебной физкультуре, которая заставляла своих маленьких пациентов разрабатывать, часто превозмогая нестерпимую боль, прооперированные конечности. Как-то утром я заметила, что Марика сделала пучок, подражая Татьяне. По дороге на утреннюю прогулку мы столкнулись на лестнице с Татьяной.

— Марика, — спросила Татьяна,

— а сейчас ты кого изображаешь?

— Разве вы не видите, что я Татьяна? — сказала Марика, имитируя улыбку физиотерапевта. Татьяна схватила Марику в объятия и осыпала ее поцелуями. Страх Марики перед процедурами полностью исчез. Лето было в разгаре, стояла страшная жара, температура доходила до 40 градусов в тени. И опять потянулась больничная жизнь, мучительная в своем однообразии. Местные власти ввели ограничение на подачу воды, и нам приходилось носить ее ведрами из колодца на соседней улице. Я также должна была обеспечивать водой других больных.

Темнело поздно, после 11 вечера, и уже в два брезжил рассвет. Это была короткая трехчасовая передышка, во время которой жара чуть отступала.

Как-то днем мы с Марикой играли на площадке боковой лестницы здания — нашем любимом месте. Я сажала ее на подоконник, и мы весело играли, забыв обо всем вокруг, целовались и обнимались. Вдруг кто-то с верхнего этажа стал шутливо передразнивать Марику. Это был д-р Илизаров. «Гавриил Абрамович, когда мы сможем поехать домой?» — спросила я, воспользовавшись случаем. «Летом», — ответил он.

— В июле или августе? — настаивала я.

— Вы очень умная женщина, -сказал он, пряча в усах улыбку и не желая связывать себя какой-то конкретной датой.

В середине июня д-р Илизаров порадовал нас хорошей новостью: левая нога Марики выросла с апреля еще на четыре сантиметра и была уже на девять сантиметров длиннее, чем в начале лечения. Поскольку здоровая нога была теперь короче — зато росла быстрее, — у Марики создался резерв в два сантиметра, которого должно было хватить на год или два.

В тот день профессор пребывал в особенно хорошем настроении. Это был его день рождения, ему исполнился 61 год. Пациенты засыпали его цветами. Марика принесла ему три розы, он подхватил ее на руки и крепко поцеловал в щеку.

Петер звонил и говорил, что очень хочет приехать и забрать нас домой. Я постоянно спрашивала врачей, когда мы сможем уехать. Они говорили, что скоро, но уклонялись от точного ответа.

Я слышала от других больных, что после завершения процедуры вытяжения нужно провести в больнице еще два месяца, чтобы вновь образовавшаяся кость окрепла. После снятия аппарата врачи должны наблюдать за походкой пациента от недели до десяти дней. Одновременно нужно было пройти курс физиотерапии.

В конце июня мы еще раз встретились с д-ром Илизаровым. Лицо его помрачнело, когда он стал рассматривать сделанные накануне рентгеновские снимки. Он взял в руки ступню Марики и стал разматывать бинты у кольца на лодыжке. Ассистент разрезал бинты. Марика крепко сжала губы, чтобы справиться с болью. Я прижала ее голову к груди, уговаривая не плакать, и вытирала лившиеся из глаз слезы.

Доктор Илизаров осмотрел ногу и покачал головой. Она все еще была не в порядке. Я не осмелилась спросить, сможем ли мы уехать домой, как планировали. Я просто схватила Марику в охапку и отнесла в перевязочную. Позже я послала в Будапешт тревожную телеграмму, что наше возвращение откладывается.

Марика довольно спокойно отнеслась к очередному удару судьбы. Теперь она много времени проводила с подружкой Светой. Часто девочки играли вместе целыми днями, уплетая попутно черешню или еще что-нибудь вкусное, что мне удавалось купить на рынке.

Но вот наступил по-настоящему печальный день: Света выписывалась из больницы. Они с Марикой прошли по всему отделению и положили на каждую кровать по шоколадке и жевательной резинке. В конце Марика горько расплакалась. Света обняла ее и сказала: «Не плачь, Марика, я тебя люблю».

Потом Света сняла свои драгоценные маленькие часы в золотисто-желтом корпусе на красном ремешке — те самые, о которых так мечтала Марика, — и вручила ей на прощанье. Марика подарила Свете заколку с божьей коровкой, которую та тотчас же заколола. Они обнялись в последний раз.

Первого июля профессор произвел небольшую подгонку аппарата на ступне Марики, переместив подвижные спицы таким образом чтобы выровнять лодыжку. Через несколько дней дочка снова начала ходить. Поскольку ступня еще не окрепла, Марика поначалу скакала на здоровой ноге. Но вскоре она уже гордо поглядывала на меня — она стояла на обеих ногах. Завтра она сделает один-два шага, надеялась я, потом все больше и больше. Через неделю она станет ходить, а через полгода — бегать!

Как-то утром в середине июля Марика вдруг засыпала меня вопросами о возвращении домой. «А я пойду в детский садик?» — интересовалась она. Я объяснила, что мы вряд ли отдадим ее туда в сентябре, но вполне возможно, в ноябре, если результаты медицинского осмотра будут хорошими.

— А где я буду, пока ты на работе? — выпытывала она.

Я сказала, что утром она будет со мной, днем — с дедушкой и бабушкой, а вечером — со мной и папой.

— Как мне хочется домой! — говорила она сквозь слезы.

Дома по нас скучали не меньше. На следующий день я получила телеграмму от Петера, что он приезжает навестить нас. Я встретила его в аэропорту, и мы сразу отправились к Марике, которая обхватила отца за шею и долго не выпускала из крепких объятий. Петер мог задержаться только на три дня, нам нужно было многое обсудить с ним, но он млел от счастья, когда просто сидел и глядел на Марику, слушая ее болтовню.

Он удивился, что Марика стала говорить по-венгерски с русским акцентом. Теперь я должна была стараться, чтобы дочь не забыла родной язык.

Свидание с Петером подняло настроение, но желание вернуться домой после его отъезда стало еще сильнее. Через пару дней мы пошли на почту, чтобы отправить письмо тете Бёжике, дедушке и бабушке. Марика продиктовала, что по приезде домой она хочет, чтобы тетя приготовила для нее лапшу и поехала с ней на озеро Балатон.

Марика начала хорошо ходить, боли в ноге утихли. Как-то утром она и еще несколько детей устроили во дворе представление. Они пели, притворяясь, что вместо костылей у них в руках гитары. Остальные дети, их матери и даже кое-кто из врачей и медсестер слушали и смеялись. Как хорошо, что здесь все друг друга знают , — думала я. — Вся больница как одна большая семья .

Когда на смену июльской духоте пришел ветреный и дождливый август, я все чаще стала просиживать в очередях у кабинета Илизарова, надеясь услышать дату нашего отъезда домой. Были дни, когда очереди казались просто бесконечными и мы ждали понапрасну. Однажды мы все-таки попали к нему часов в 11 вечера, но он не смог назвать конкретного срока, так как хотел увидеть свежие рентгеновские снимки. На следующее утро я решительно потащила Марику в рентгеновский кабинет, а потом в тот же день — на прием к профессору.

Осмотрев ногу, Илизаров, к моей радости, сообщил, что мы сможем уехать через десять дней. Он пообещал скоро снять ужасный аппарат и предупредил, что в течение следующих нескольких недель нужно быть предельно осторожными, так как кость остается пока еще мягкой. Левая нога Марики выросла на целых девять сантиметров со дня операции, сделавшись на два сантиметра длиннее правой. Со временем здоровая нога догонит больную. Я немедленно позвонила Петеру, чтобы он выезжал за нами.

Я едва могу в это поверить — снова оказаться дома после шестимесячного отсутствия , — думала я, — и не мучиться еще одну зиму. Я увижу своих учеников, прежде чем они перейдут в старшие классы .

— Мамочка, как будет хорошо, когда мы вернемся домой, — сказала Марика, обнимая меня.

Девятнадцатого августа приехал Петер, и мы начали упаковывать вещи, чтобы завтра же отправиться в путь. Петер оформил все необходимые документы, так как мы через два месяца собирались вернуться в больницу для планового осмотра.

Настала пора прощаться. Марика подарила цветы врачам и прошла по палатам, угощая детей шоколадом и жевательной резинкой.

Потом мы попрощались с д-ром Илизаровым. Марика преподнесла ему огромный букет гладиолусов. Он сказал, что Марика может ходить сколько хочет, показал специальные упражнения и предупредил, что мы должны регулярно осматривать ногу и следить за любыми изменениями.

Уже в дверях Марика обернулась: «Гавриил Абрамович, я хочу вас поцеловать!»

— Ну, давай! — ответил д-р Илизаров с улыбкой.